“Изобретатели и гении почти всегда при начале своего поприща (а очень часто и в конце) считались в обществе не более как дураками, — это уж самое рутинное замечание, слишком всем известное.”

“- В клинике, как в монастыре, - сказала она. - Заново учишься ценитьсамые простые вещи. Начинаешь понимать, что это значит - ходить, дышать,видеть. - Да. Счастья кругом - сколько угодно. Только нагибайся и подбирай. Она удивленно посмотрела на него. - Я говорю серьезно, Равик. - И я, Кэт. Только самые простые вещи никогда не разочаровывают.Счастье достается как-то очень просто и всегда намного проще, чем думаешь.”

“Мне двадцать седьмой год, а ведь я знаю, что я как ребенок. Я не имею права выражать мою мысль, я это давно говорил; я только в Москве, с Рогожиным, говорил откровенно… Мы с ним Пушкина читали, всего прочли; он ничего не знал, даже имени Пушкина… Я всегда боюсь моим смешным видом скопрометировать мысль и главную идею. Я не имею жеста. Я имею жест всегда противоположный, а это вызывает смех и унижает идею. Чувства меры тоже нет, а это главное… Я знаю, что мне лучше сидеть и молчать. Когда я упрусь и замолчу, то даже очень благоразумным кажусь, и к тому же обдумываю”

“Альтруизм, сострадание, сочувствие, любовь, совесть, чувство справедливости — всё это скрепляет общество, и даёт людям основания для высокой самооценки. И всё это, как теперь можно уверенно полагать, имеет твёрдый генетический базис. Это хорошие новости. Плохие новости в том, что хотя эти качества в каком-то роде и осчастливливают человечество в целом, но они не сделали человека «хорошим» видом и не слишком надёжно служат людям до конца. Скорее наоборот, и теперь это яснее, чем когда-либо, как (точнее — почему?) моральные чувства используются с отвратительной гибкостью, включаются или выключаются в зависимости от личного интереса, и сколь непринуждённо мы часто не осознаём такие переключения. Новый взгляд на людей полагает их видом, обладающим великолепным набором моральных инструментов, но трагически склонным использовать их не по назначению, и находящимся в жалостном институциональном невежестве насчёт этих злоупотреблений.”

“О, как мы любим лицемерить И забываем без труда То, что мы в детстве ближе к смерти, Чем в наши зрелые года. Еще обиду тянет с блюдца Невыспавшееся дитя, А мне уж не на кого дуться И я один на всех путях. Но не хочу уснуть, как рыба, В глубоком обмороке вод, И дорог мне свободный выбор Моих страданий и забот. Февраль -- 14 мая 1932”

“Гильденстерн. Плыть — куда?Розенкранц. В Англию.Гильденстерн. Англия! Это же тупик. И вообще я никогда в нее не верил… Я не верю — берег, гавань — как ты себе это представляешь? Что, сходим на берег, хватаем кого-то за рукав, спршиваем: где король? А он говорит: сначала прямо, а потом налево? (Яростно.) Я не верю в это!”