“И все это для чего? Чтобы своей кровью искупить грех первого человека, которого Бог сам же спровоцировал и наказал, и чтобы люди вернулись в рай и вновь обрели бессмертие. Какая-то бессмысленная возня, ведь можно было просто не наказывать так строго их всех за то, чего они даже не делали. Или отменить наказание за сроком давности. Но зачем жертвовать любимым сыном, да еще и предавать его? Где здесь любовь, где здесь готовность прощать, где здесь всемогущество?”

“Исландия — 103 000 квадратных километров. Обычно считается, что здесь просторно. Я знаю, что где-то там далеко есть 600 фьордов, полных пронизывающего ветра и каких-то good for nothing волн, и какой-то непоседливый бог-качок расставил все свои god forsaken валуны на взморье — зачем? Для кого? Потому что во всех этих шестистах фьордах ни души, ни одно сердце — влюбленное, зашитое, разбитое — не бьется под лунявым одеялом ни в одной спичечной хижине и даже не пробирается в джипе в целлофановой шкуре по какому-нибудь из этих абсолютно юзлессных и вейст-ов-манишных кокаиновых сугробов на дорогах, проложенных просто так, как будто кто-то поразвлекался с картой...”

“Дельфин: Мне пора на работу.Женщина: А что у тебя за работа?Дельфин: Я вожу такси.Женщина: А где твое такси?Дельфин: Это очень маленькое такси. Его трудно заметить.Женщина: Весьма трудно.Дельфин: Вот почему я здесь и занят поисками. Это мое такси я называю "ледяным органом". Вот так.Женщина: Это, что, такси, которое водят в холодильнике? Поэтому тебя так интересует лед?Дельфин: Разумеется.Женщина: Но как ты там помещаешься? Ты же не влезешь в холодильник.Дельфин: Нет.Женщина: Вот-вот.Дельфин: На самом деле я не таксист.Женщина: Так я и думала.Дельфин: Я сантехник.Женщина: Сон-техник? А где твоя техника?Дельфин: В ящике.Женщина: А где ящик?Дельфин: Он очень маленький.Женщина: Наверно, в холодильнике, да?Дельфин: Не-е-ет! В лампе!Женщина: А ты хоть знаешь, для чего нужны лампы?Дельфин: Знаю, чтобы сантехники хранили в них свои сны.”

“Люди больше не различают зова. Они даже не слышали его. В них нет ничего от Алкивиада и Дионисия; даже от Сократа — и то ничего нет. В них нет и небесной двусмысленности; они до ужаса однозначны. В них нет «Больше!» — они все уменьшают.”

“Поди пойми, где добро, где зло. А раз так, то и делать ничего не надо. Всё равно что-то да случится. Как есть случится!”

“Любимая — я не знаю, что из этого выйдет, и я нисколько не хочу знать этого. Не могу себе представить, что когда-нибудь я полюблю другого человека. Я имею в виду — не так, как тебя, я имею в виду — пусть даже маленькой любовью. Я исчерпал себя. И не только любовь, но и все то, что живет и дрожит за моими глазами. Мои руки — это твои руки, мой лоб — это твой лоб, и все мои мысли пропитаны тобой, как белые холстины коптов пропитаны тысячелетним невыгорающим пурпуром и королевским цветом золотого шафрана.”