“Одной минуты в Моем вочеловечении Я не могу вспомнить без ужаса: когда Я впервые услыхал биение Моего сердца. Этот отчетливый, громкий, отсчитывающий звук, столько же говорящий о смерти, сколько и о жизни, поразил Меня...”

“Во многих случаях для того, чтобы хоть как-то функционировать, мы вынуждены полагаться на информацию из третьих рук. Я принимаю на веру слова врача, ученого, фермера. Мне это не нравится. Я вынужден это делать потому, что они обладают живым знанием, которого я лишен. Я согласен жить и пользоваться чужими знаниями о состоянии моих почек, о роли холестерина, о разведении кур; но когда речь идет о смысле и цели жизни и смерти, то информация из третьих рук меня не устраивает. Я не согласен жить чьей-то верой в чьего-то Бога.”

“I want to be the apostle of self destruction. I want my book to affect man’s reason, his emotions, his nerves, his whole animal nature. I should like my book to make people turn pale with horror as they read it, to affect them like a drug, like a terrifying dream, to drive them mad, to make them curse and hate me but still to read me and…to kill themselves.”

“Life seemed to him to be a narrow cage, and her iron bars were many and dense, and there was only one way out.”

“Look at us, Lazarus, and share our joy. Is there anything stronger than love?"And Lazarus looked. And for the rest of their life they kept on loving each other, but their passion grew gloomy and joyless, like those funeral cypresses whose roots feed on the decay of the graves and whose black summits in a still evening hour seek in vain to reach the sky. Thrown by the unknown forces of life into each other's embraces, they mingled tears with kisses, voluptuous pleasures with pain, and they felt themselves doubly slaves, obedient slaves to life, and patient servants of the silent Nothingness. Ever united, ever severed, they blazed like sparks and like sparks lost themselves in the boundless Dark.”

“Он убирает волосы с моего лба и громко плачет. Я никогда не слышала, чтобы он плакал. Даже когда умерла мама. Он сжимает мою руку с силой, о существовании которой в его старом теле я не подозревала, и вспоминаю, что я - это все, что у него есть, и что он опять, как и раньше, - весь мой мир. Кровь продолжает в спешке нестись по моему телу. Скорей, скорей, скорей. Мы всегда спешим. Может быть, я опять спешу. Может быть, мне еще не время уходить.”

“О, эфемерность! О, тщета! О, гнуснейшее, позорнейшее время в жизни моего народа – время от закрытия магазинов до рассвета!”