“Golbuchiks? Golbuchiks are ashes, entrails, dung, stove smoke, clay, and they’ll all return to clay. They’re full of dirt, candle oil, droppings, dust.You, O Book, my pure, shining precious, my golden singing promise, my dream, a distant call— O tender specter, happy chance, Again I heed the ancient lore, Again with beauty rare in stance, You beckon from the distant shore!”

“You read, move your lips, figure out the words, and it's like you're in two places at the same time: you're sitting or lying with your legs curled up, your hand groping in the bowl, but you can see different worlds, far-off worlds that maybe never existed but still seem real. You run or sail or race in a sleigh--you're running away from someone, or you yourself have decided to attack--your heart thumps, life flies by, and it's wondrous: you can live as many different lives as there are books to read.”

“...a book is a delicate friend, a white bird, an exquisite being, afraid of water.Darling things! Afraid of water, of fire, They shiver in the wind. Clumsy, crude human fingers leave bruises on them that'll never fade! Never!Some people touch books without washing their hands!Some underline things in ink!Some even tear pages out! ”

“Пробовали карабкаться, пробовали меняться, клеили объявления, до кружевных дыр резали и потрошили обменные бюллетени, униженно звонили по телефону: «У нас тут лес… чудный воздух… ребенку очень хорошо, и дачи не нужно… сама такая! От психа слышу!..» Заполняли тетради торопливыми пометками: «Зинаида Самойловна подумает…», «Ксана перезвонит…», «Петру Иванычу только с балконом…» Юра чудом нашел какую-то старуху, сидела одна в трехкомнатной квартире в бельэтаже на Патриарших прудах, капризничала. Пятнадцать семей завертелись в обменной цепи, каждая со своими претензиями, инфарктами, сумасшедшими соседками, разбитыми сердцами, утерянными метриками. Капризную старуху возили на такси туда-сюда, доставали ей дорогие лекарства, теплую обувь, ветчину, сулили деньги. Вот-вот-вот уже все должно было свершиться, тридцать восемь человек дрожали и огрызались, рушились свадьбы, лопались летние отпуска, где-то в цепи пал некто Симаков, прободение язвы, – неважно, прочь! – ряды сомкнулись, еще усилие, старуха юлит, сопротивляется, под страшным нажимом подписывает документы, и в тот момент, когда где-то там, в заоблачных сферах, розовый ангел воздушным пером уже заполнял ордера, – трах! она передумала. Вот так – взяла и передумала. И отстаньте все от нее.”

“Nihayet iyi kötü şu satırları yazdım, ve yazarken öldüğünü sandığım geçmişim birden canlanıp önüme dikildi. O zaman anladım ki geçmişin ölümü yok, çünkü geçmiş bugünün parçasıdır. Ve ben, 90 yaşında bir kadın, hala Marusya’nın peri masallarını anlattığı ve siyaset dersleri verdiği küçük Tanya’yım.”

“How should all the apparatus of heaven and earth make poetry for a mind that had no movements of awe and tenderness, no sense of fellowship which thrills from the near to the distant, and back again from the distant to the near?”

“My soul longs for God, but a man is not just his soul, is he? Terrible to say, my clay lusts after the clay of nubile girl. To soothe my guilt, and please forgive my indelicacy, I have convinced myself that I seek to find God again in their arms and their unmentionable places.”